Я вырос – стал в конце концов
взрослым — при перманентном отсутствии значительной доли стандартного реквизита: часов, бумажника, дневника, чековой книжки, водительских прав… и не только реквизита, не только вышепоименованных предметов, но и зашитых в мозг программ по их использованию, так что, даже когда у меня появлялась вся эта хурда-мурда, я как-то не чувствовал ее органичной частью себя. Даже получив от Инес в подарок этот «ролекс», я продолжал приставать к нашим техникам – сколько еще до начала концерта. Записывающая компания презентовала мне бумажник от Гуччи, но я все так же рассовывал фунты и пятерки по каким попало карманам – я даже запихивал деньги в тот карман, где лежал бумажник, вяло удивляясь, чего это скомканные бумажки так плохо туда лезут. Безнадёга. С этим делом у меня всегда была полная безнадёга.
Дневник мой вела Инес, потому что у меня не получалось. Каждое второе января я честнейшим образом делал первую запись (думаю, шотландцам требуется нечто вроде особого божественного повеления, чтобы они согласились делать что бы то ни было упорядоченное
первого января), но где-нибудь на второй неделе непременно обнаруживалось, что неким совершенно необъяснимым образом я уже пропустил несколько дней. Эти незаполненные, неопровержимо уличающие страницы вселяли в меня нервический ужас, моя память моментально блокировалась, я не мог, хоть тресни, вспомнить, что же происходило в пропущенные дни, и стеснялся спросить об этом кого-нибудь. Легче всего было попросту выбросить дневник, первопричину всех этих неловкостей. Водительских прав у меня так до сих пор и нет, и я раз за разом терял чековые книжки…
читать дальше***
Я отнюдь не должен был делать то, что делал. Мне просто хотелось, очень. Если бы мне сказали, что я не смогу во всю оставшуюся жизнь написать ни ноты музыки, ни слова текста, но зато для меня имеется хорошая, надежная работа в компьютерном деле или (чтобы поменьше отрываться от земли) в винокурении, я не слишком бы и расстроился. И все стало бы много проще.
***
У меня трясутся руки. Сейчас я готов убить за сигарету. Не человека, конечно же, человека я за сигарету не убил бы. Я бы убил… ну, что-нибудь из низших растений или плоского червя, ничего такого с развитой нервной системой… нет, если подумать, за сигарету я мог бы убить мокрицу (многие ли мокрицы носят при себе курево?), но это просто потому, что эти жуткие ползучие твари вызывают у меня острое отвращение. Инес сказала как-то, что она тоже всегда топтала мокриц, а потом вдруг стала воспринимать их вроде как новорожденных броненосцев, и тогда оказалось, что их очень даже можно терпеть.
Новорожденные броненосцы, это ж надо такое придумать.
***
Не знаю уж почему, но с ней я становился особо, сверх всякой меры неуклюжим и бестолковым. Я лил ей на колени пиво и лимонад, я оттаптывал ей ноги; гуляя с Джин по улице, я ставил ей подножку; вставая из-за столика, чтобы сходить к стойке бара или в туалет, я заезжал ей локтем в голову; я цеплял ее роскошные рыжие волосы своими пуговицами, как-то раз я умудрился зубами в кровь разбить ей губу, а другой раз в парке, когда мы играли в конный бой с еще одной, вроде нас, парочкой, я споткнулся, упал и случайно перекинул Джин через себя в кусты, потом она неделю ходила вся ободранная и в синяках. А верх моих достижений – это когда я ждал ее в том же самом парке, сидел себе на скамеечке, смотрел вроде как в никуда и напевал про себя какие-то мелодии. Она подкралась ко мне сбоку и только было наклонилась, чтобы крикнуть «У-у-у!», как я ее почувствовал, вскочил с намерением облапить и поцеловать, но вместо этого долбанул несчастную девочку головой в подбородок, вырубил начисто.Иэн Бэнкс "Улица отчаяния"